— Ты поздно задержишься сегодня? — продолжала мать.
— Не знаю.
— Что сказать Флойду Тиббитсу, если он заглянет?
Ее снова охватила ярость:
— Скажи, что хочешь. Ты и так это сделаешь.
— Сьюзен!
Она поднялась по лестнице, не оглянувшись.
Миссис Нортон не сдвинулась с места, она смотрела в окно на город, не видя его. Над головой она слышала шаги своей Сьюзен и стук раздвигаемого мольберта.
Она встала и снова принялась гладить. Когда по ее расчетам (хотя и не совсем осознанным) Сьюзен увлеклась работой, она позвонила Мэйбл Вертс. Между прочим упомянула, что Сюзи рассказала ей о приезде знаменитого писателя, а Мэйбл фыркнула и спросила, идет ли речь об авторе «Дочери Конуэя». Узнав, что да, Мэйбл сообщила, что он пишет не что иное, как порнографию, простую и откровенную. Миссис Нортон спросила, не остановился ли он в мотеле…
Остановился он в «Комнатах Евы» — единственном в городе пансионе. Миссис Нортон испытала некоторое облегчение. Ева Миллер — приличная вдова, кого попало не пустит. Ее правила насчет женских визитов были коротки и решительны. Мать или сестра — пожалуйста в комнату. Нет — посидит на кухне. Это не обсуждалось.
Миссис Нортон повесила трубку только через пятнадцать минут, искусно закамуфлировав свою главную цель.
«Сьюзен, — думала она, возвращаясь к гладильной доске, — ох, Сьюзен, я ведь только хочу тебе добра. Неужели ты не видишь?»
* * *
Они возвращались из Портленда по 295-ой всего лишь чуть позднее одиннадцати. Огни «ситроена» четко прорезали темноту.
Они обсуждали фильм, но осторожно, как люди, которые выясняют вкусы друг друга. Потом ей пришел в голову тот же вопрос, что и матери:
— Где вы остановились? Вы сняли что-нибудь?
— На третьем этаже в «Комнатах Евы».
— Но это ужасно! Там, наверное, стоградусная жара![2]
— Я люблю жару. Когда жарко, мне хорошо работается. Раздеться до пояса, включить радио и выпить галон пива. Получается по десять страниц в день. А уж в конце дня выйти на порог, на ветерок… божественно.
— И все-таки… — она сомневалась.
— Я подумывал снять Марстен Хауз, — осторожно начал он. — Даже наводил справки. Но он продан.
— Марстен Хауз? — она недоверчиво улыбнулась. — Вы перепутали.
— Ничуть. На первом холме к северо-западу. Брукс-роуд.
— Продан? Бога ради, кому?..
— Хотел бы я знать. Мне говорят время от времени, что у меня винтиков не хватает — а ведь я собирался только снять его. Агент ничего мне не сказал. Это, кажется, мрачная тайна.
— Может, кто-нибудь со стороны хочет сделать из него дачу, — предположила она. — Кто бы он ни был, он сошел с ума. Одно дело — обновить поместье, но это место необновляемо. Дом развалился еще когда я была ребенком. Бен, почему вам вздумалось снимать его?
— Вы были когда-нибудь внутри?
— Нет, только заглядывала в окно. А вы были?
— Да. Один раз.
— Жуткое место, правда?
Они замолчали, думая о Марстен Хаузе. Это воспоминание не было окрашено пастелью ностальгии, как прочие. Скандал и насилие, связанные с домом, случились раньше, чем родились они оба, но у маленьких городков долгая память.
История Губерта Марстена и его жены Бидди служила городу «скелетом в подвале». В двадцатые годы Губи был президентом большой грузоперевозочной компании, которая, по слухам, после полуночи переключалась на более доходную деятельность, переправляя канадское виски в Массачусетс.
Разбогатев, в 1928 году он перебрался с женой в Салем Лот, и в крахе биржи 1929-го потерял большую часть своего состояния (даже Мэйбл Вертс не знает, сколько именно). Следующие десять лет Марстен с женой прожили в своем доме как отшельники. Видели их только по средам, когда они приезжали за покупками. Ларри Маклеод, тогдашний почтальон, сообщил, что Марстены выписывали четыре газеты: «Сэтеди Ивнинг Пост», «Нью-Йоркер» и толстый журнал под названием «Поразительные истории». Раз в месяц приходил чек из Массачусетса. Сквозь конверт Ларри разглядел, что это чек.
Ларри и нашел их летом 1939-го. Невостребованные газеты и журналы забили их ящик доверху, и Ларри отправился к Марстен Хаузу, намереваясь оставить их у передней двери.
Начинался август, и трава на Марстеновском переднем дворе поднялась ростом с теленка. Жимолость густо оплела западную стену, и толстые шмели лениво гудели над восково-белыми цветами. В те дни дом еще выглядел красиво.
На середине дорожки, как пересказывали затаив дыхание каждому новому члену Дамского благотворительного общества, Ларри почувствовал нехороший запах — как от испорченного мяса. Почтальон постучал в парадную дверь и не получил ответа. Он заглянул в замочную скважину, но ничего, кроме густой темноты, не увидел. К счастью для себя, он не вошел, а отправился вокруг дома, к задней двери. Там пахло сильнее. Ларри обнаружил, что задняя дверь незаперта, и шагнул в кухню. Бидди Марстен лежала в углу, половина ее головы была снесена в упор пулей тридцатого с чем-то калибра.
(«Мухи, — всегда провозглашала в этом месте Одри Герси, — Ларри рассказывал, что кухня кишела мухами. Они жужжали кругом, садились на… вы понимаете, на что, и опять взлетали. Мухи».)
Ларри Маклеод повернулся и отправился обратно в город. Он разыскал Норриса Варни — тогдашнего констебля, еще трех-четырех человек, и они отправились на двух машинах в Марстен Хауз.
До сих пор никто из городка не посещал дом. А там было нечто невообразимое. Дом Губерта Марстена оказался нагромождением самых неожиданных и диких предметов, переплетением узких извилистых дорожек между желтеющими кучами газет и журналов и связками роскошных, переплетенных в кожу книг. Полные издания Диккенса, Скотта и Мэритета реквизировала для публичной библиотеки Джерусалемз Лота предшественница Лоретты Старчер, и там эти книги оставались до сих пор.
Джексон Герси подобрал и принялся перелистывать «Сэтеди Ивнинг Пост» и нашел, к своему изумлению, долларовые бумажки, аккуратно приклеенные к каждой странице.
Норрис Варни обнаружил, как повезло Ларри, не решившемуся войти в парадную дверь. Дверная ручка оказалась привязанной к заряженному ружью, пристроенному на стуле против двери так, чтобы наверняка убить вошедшего.
Были и другие ловушки, хотя и не столь смертоносные. Связка газет весом в сорок фунтов висела над дверью столовой. Одна из ступенек лестницы была подпилена и могла стоить кому-нибудь сломанной лодыжки. Скоро выяснилось, что Губи Марстен был не просто каким-то там чокнутым, а совершенным, классическим безумцем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
